Селигер — не резиновый, уверены аборигены. Селигер — общая среда обитания, которую надо любить и защищать, уверены «пришлые». Почему обитатели Селигера не могут понять друг друга?
Из прибрежных кустов доносится хруст и шорох, словно какой-то любопытный пес пробирается сквозь заросли. Люди, отдыхающие в кафе на берегу озера, на возню в кустах не обращают никакого внимания — они уплетают пироги с черникой и горячие лепешки. Кусты раздвигаются, и появляется конь. Большой белый конь. Он изящно лавирует между столиками, заглядывая в тарелки, и столь же неожиданно удаляется.
— Это наш Мальчик, кличка такая. Думает, что туристы его покормят. Он конь-сирота, в нашей деревне вроде общественной собаки. Мальчик вечный — когда я сюда двадцать пять лет назад приехал, он уже взрослый был, — сладко затягиваясь сигаретой, произносит интеллигентного вида мужчина в очках. Потом задумчиво смотрит на сигарету и добавляет:
— Вот если бы я тогда бросил курить, и не оказался бы тут, на Селигере. На острове.
Инженер-крестьянин
Заядлый курильщик, которого вредная привычка привела на Селигер, — Павел Синенко. Остров — Хачин, самый большой из селигерских островов и при этом почти безлюдный. Столики на берегу озера и расположенный тут же деревянный дом с маленьким кафе на первом этаже — вотчина семьи Синенко. Правда, Павел, его жена и взрослый сын здесь не просто хозяева — они и повара, и официанты, и уборщики. Даже дизайнеры-декораторы. А началось все со случайного разговора в тамбуре поезда.
— В 1988 году я искал место, где мог бы открыть собственное фермерское хозяйство. Поездил по разным местам, заезжал, в том числе, и на Селигер. Но по берегам совхозы и колхозы не предлагали такой услуги — взять в аренду землю, скот. Так что я поехал обратно, домой. Вышел покурить в тамбур, там ко мне мужичок подошел, говорит: «Слышал, вы ищете, где сельским хозяйством заняться. У местного завода «Звезда» есть подсобное хозяйство на острове Хачин, я поговорю с директором и позвоню вам». Поговорил, позвонил, мы с семьей приехали сюда, в деревню Волоховщина. Она считается главной и, на самом деле, единственной живой деревней Хачина. Нас здесь зимой одиннадцать человек. Мы, в общем, как-то прижились, — свою историю Павел рассказывает спокойно, не рассчитывая на удивление слушателей, что обычно не свойственно авантюристам.
Тем не менее, иначе как авантюрой пришествие семьи Синенко на Хачин назвать нельзя. Они переехали на изолированный от большой земли остров не из деревни, а из большого города — Харькова. До переезда их знания о животноводстве, в частности о коровах, ограничивались употреблением готовых молочных продуктов.
— Вообще-то я кандидат технических наук, работал в Харькове в институте инженеров транспорта. Почему после института вдруг коровы? А почему нет, дед мой крестьянином был, — философски рассуждает Павел, глядя, как в маленькую бухту рядом с кафе заходит очередной катер. Эту бухту Павел вырыл на собственные деньги — так туристам, жующим в кафе пироги, спокойнее — лодка всегда на виду.
В том, как семья Синенко строит свой островной «бизнес», чувствуется какая-то нероссийская логичность. Короткое меню кафе основывается на сезонных местных продуктах — не потому, что сейчас это модно, а потому, что так дешевле и вкуснее. Сайт кафе, который Павел создал своими силами вместе с сыном, больше напоминает добротный путеводитель по Хачину, нежели страничку провинциального общепита с перечнем блюд, ценами и парой фотографий. В результате большинство туристов в поиске информации об острове попадают на сайт кафе, и это действует лучше любой вирусной рекламы.
— Мы изначально планировали соединить фермерство и туризм — на базе наших продуктов мы открыли молочное кафе. Когда скот держать перестали, просто изменили меню — начали печь пироги, лепешки с зеленью, чебуреки, делать домашнее мороженое и травяные чаи. Мы и тогда, 25 лет назад, понимали, что Селигер — место очень востребованное у туристов, а коли есть спрос, нужно обеспечить предложение, — рассказывает Павел, беспокойно поглядывая на группу посетителей, болтающих в ожидании заказа. Видно, что переживает за жену и сына, в его отсутствие отдувающихся на кухне за троих.
— Сейчас на Селигере отдыхающих столько, что мы уже подумываем переехать куда-нибудь в более спокойное место. А то не остров, а проходной двор, — усмехается Павел. — При этом вот что забавно: единственное, чего нам не нужно бояться — конкуренция. Не поверите, но наше кафе, по сути, единственное на Селигере. Я не беру в расчет Осташков, хотя и там с общепитами туго. Все остальное — это рестораны и кафе при турбазах и отелях, куда или не попадешь просто так, или сам уйдешь, увидев цены…
Почувствовав, что мы и впрямь «не верим», Синенко начинает объяснять подробнее:
— Понимаете, местные жители заниматься предпринимательством не хотят принципиально: им куда проще сдавать свои дома и за бешеные деньги катать летом туристов на катере. Адекватным бизнесом на Селигере занимаются только «пришлые», конкретно — москвичи. Но, чтобы поставить дело на ноги, нужно сюда переехать, вложить огромные средства — земельный участок на Хачине меняют на трехкомнатную квартиру в Петербурге, и быть готовым к тому, что в несезон клиентов не будет вообще. Так что москвичи предпочитают вкладываться в турбазы — их заполнить легче.
О противостоянии местных и пришлых Павел говорит сдержанно. Он сам из «пришлых», которые на туристах не наживаются, а зарабатывают собственным трудом. При этом неважно, когда он приехал на Селигер и откуда — менталитет местных и пришлых с годами ближе не становится, взаимоуважение не растет. Москвичи, которые жалуются на «понаехавших» в своем городе, на Селигере сами оказываются в положении презренных «понаехавших». А к конфликту под лозунгом «Селигер — не резиновый» порой приковано больше внимания, нежели к прославленным красотам этого места.
Хачин — дом
Чем стремительнее убывает количество коренных жителей Селигера, тем активнее аборигены заявляют свои исключительные права на местную природу, тем отчаяннее ругают приезжих — дачников, богачей, скупающих землю десятками гектаров, туристов, оставляющих за собой горы мусора. «Пришлых» воспринимают как захватчиков, исключая любые возможности для сотрудничества и не желая понимать, что новые люди оседают на Селигере не для того, чтобы отбирать хлеб у местных. «Пришлых» ведет сюда любовь к здешней природе, как бы наивно это ни звучало.
— Конечно, я рад, что жизнь так повернулась. Я живу в месте, куда люди едут специально, копят для этого деньги, ждут отпуска. Вот недавно я в Москве был — там ад, а тут рай. Не подумайте, что я преувеличиваю — я в Москве и жил, и учился. Но тут у меня заканчивается работа, я закрываю кафе и иду на свою лавочку, которую на берегу поставил. Просто сижу и смотрю по сторонам, и мне хорошо, — ровный тон, которым говорит Павел, объясняется не меланхоличностью характера, а здоровыми нервами.
В его деревне уже не осталось ни одного коренного жителя — старики умерли, остальные давно разъехались — кто в Петербург, кто в Москву. Сейчас часть домов принадлежит потомкам местных — они приезжают только на лето, как дачники, другую часть купили москвичи — многие из них живут в Волоховщине круглый год. То же самое происходит почти во всех селигерских деревнях.
— Несмотря на то, что земля здесь очень дорогая, жизнь на острове «элитной» не назовешь. К нам, например, никогда не приедет «скорая» — у них нет катеров. Но мы научились справляться сами — практически у всех есть моторки, машины на остров доставляют на пароме, все громоздкое мы перевозим сюда зимой, по льду. Мусор с острова не вывозят, хотя Хачин считается природоохранной зоной. Ничего, мы делаем это сами. Есть у нас тут один состоятельный дачник из Москвы, он взял на себя уборку территории вокруг нашей главной достопримечательности — озера Белого. Вывозит весь мусор после того, как туристический сезон заканчивается, — эти бытовые подробности Павел рассказывает почти нехотя, мол, гордиться тут нечем, люди элементарно заботятся о месте, в котором живут. Неважно, с рождения или нет. Представления Павла о среде обитания уложились в два слова названия кафе: «Хачин дом».
Дело хорошее
Другой семье селигерских «понаехавших», Валерии Васильевиче Легкове и Ольге Васильевне Забалуевой — был посвящен наш прошлогодний репортаж «Селигерские энтузиасты». За истекший год пионеры цивилизованного туризма на Селигере не растеряли ни энтузиазма, ни любви, несмотря на категорическое отсутствие перемен к лучшему.
Властям все так же плевать на экологию и дороги, местные по-прежнему брезгают наниматься в обслугу на турбазы, предпочитая торговать псевдоселигерской рыбой. Настоящего селигерского угря в последнее время можно купить только через знакомых, вместо него повсеместно торгуют новозеландским, он дешевле.
Владельцы образцово-показательной турбазы «Хижина» в заливе Хатин Бор давно перестали жаловаться на очевидное, поэтому Валерий Васильевич, стремясь добавить в нашу беседу позитива, приносит подарки — книги.
— Посмотрите, какие чудесные издания вышли о Селигере и его памятниках. Вот о природе, вот история Ольгиного монастыря на истоке Волги, подробное описание острова Кличен, — Валерий Васильевич выкладывает перед нами стопку богато иллюстрированных книг.
Случайно выясняется, что именно Легков поддерживает местных краеведов и историков, оплачивая исследования и публикации. И снова, как в разговоре с Павлом Синенко, натыкаемся на нежелание говорить о собственных заслугах.
— Ничего сверхъестественного в этом нет. Ко мне приходят люди, в том числе местные, которые хотят издать свои краеведческие работы. Я им помогаю — это же на благо всего общества, я же не какой-нибудь там роман спонсирую, — отмахивается Валерий Васильевич. На вопросы о других благотворительных проектах он отвечает отрывисто и даже просит не называть это благотворительностью:
— Я такой же человек, как и вы. Вот вы что первым делом поехали смотреть на Селигере? Правильно, Нилову пустынь. Так и я, когда в 1996 году сюда приехал, сразу отправился туда. Сентябрь, впереди зима, а мост от деревни Светлица к острову Столобный, на котором монастырь стоит, разваленный. Я к настоятелю, просить благословения помочь — сделать им мост. Меня благословили, я сделал. Вот и все, — разводит руками Валерий Васильевич. — Я тогда только приехал, человек новый, вот и начал с благого дела.
Восстановление моста к одному из самых значимых монастырей России было не единичным жестом «новичка», стремящегося зарекомендовать себя с лучшей стороны в глазах суровой местной общественности. Сейчас Легков помогает реставрировать церковь XVIII века на мысе Никола-Рожок и храм в селе Святое — «там колокольня совсем разбита, все сыпется уже, ну как иначе?». Признательность за прошлые благие дела — в десятках благодарственных писем: Ольгу Васильевну благодарят за помощь в установлении поклонного креста, Валерия Васильевича — за вклад в развитие, что совсем удивительно, бокса в Осташкове.
— Вы не подумайте, что я здесь один такой меценат. Многие приезжие, которые на Селигере работают и зарабатывают, стараются помогать. Тут недалеко есть деревня Слобода, там тоже турбаза стоит. Человек, который ее сделал, жил в Москве, потом вернулся на Селигер — его предки отсюда. Он тоже дает деньги на восстановление церкви в Никола-Рожке. Понимаете, это норма — мы приехали сюда, зарабатываем тут деньги и должны внести свой вклад в обустройство окружающего нас пространства. Нельзя только брать и брать — нужно уметь отдавать, так правильно, — без тени нравоучительства говорит Валерий Васильевич.
Он не следит за расходованием денег, которые дает: дескать, если разворуют или пропьют — бог им судья. За многие годы он изучил селигерскую действительность вдоль и поперек, но есть одно обстоятельство, которое не перестает его удивлять:
— Рабочие, которые наши церкви восстанавливают, приезжают откуда-нибудь из Удмуртии. Местных нет, они много денег за работу просят. Почему они не хотят понять, что зарплата не может быть большой, если она с пожертвований платится? Не хочу намеренно обижать здешних жителей — многие из них адекватные и трудолюбивые люди. Осташков еще можно назвать культурным городом, в нем очень много краеведов. Но чем дальше, тем абсурднее становится потребительское отношение местных ко всему…
Стороны баррикад
— Чем мы зимой занимаемся, когда не возим туристов на катерах? Ну, некоторые работают, — недоуменно вскидывает брови водитель моторной лодки Вячеслав. Мы с ним договорились о поездке на Хачин и обратно, к заливу Хатин бор. Цена стандартная — 2000 рублей в час. Прикинув в уме время на дорогу, Вячеслав выставляет нам счет: 4 тысячи. Позже на собственном опыте выясняем, что от «Хижины» в Хатином бору до Волоховщины на Хачине ехать ровно 20 минут.
При этом Слава пунктуален и очень вежлив, несмотря не легендарную нелюбовь местных к москвичам, да еще журналистам. На просьбу заехать в пару других деревень, коли у нас есть большой запас оплаченного времени, Слава отвечает молчаливым согласием. В пути рассказываем, что хотим увидеть старинные деревенские дома — кирпичные, украшенные античными колоннами, лепниной и прочими кунштюками, характерными скорее для городских построек. А на Селигере такие необычные «избы» есть чуть ли не в каждой деревне. В глазах Славы просыпается интерес.
— Точно, я такие в Заплавье видел. Давайте я подойду поближе к берегу, вы с воды снимете, красиво получится. О, там еще бани есть старинные — им лет двести. Смотрите, это ж, наверное, они! — Вячеслав глушит мотор и с азартом пытается угадать назначение почерневших сараев, стоящих у кромки воды. Потом после непродолжительных раздумий предлагает:
— А хотите, я вас на Хачине на Белое озеро свожу? Там сейчас лилии цветут, красиво очень. И вода там — ну правда белая, загляденье просто. Так-то в Селигере она темная, а там прозрачная такая, и светится как будто. И леса сосновые — они там еще светлее, чем обычно. Бесплатно, я от десяти минут не обеднею.
В итоге мы полчаса плаваем по глади Белого озера, любуясь ковром белоснежных водяных лилий. На обратном пути Слава, опять же бесплатно, устраивает нам еще одну познавательную экскурсию — показывает самый маленький остров Селигера, Копейку, на котором помещается одна туристическая палатка. Рассказывает о тонкостях местной рыбалки и непредсказуемости погоды. Иногда жалуется: на то, что приезжие глушат рыбу динамитом, что скупают прибрежные земли и старые общественные причалы становятся частной собственностью, что теперь уже не высадишься и не погуляешь там, где хочешь. Славе по-человечески обидно — полжизни он провел в своей лодке, на озере, по которому сможет пройти в кромешной темноте, несмотря на все 168 расположенных на нем островов, а теперь его жизненное пространство стремительно меняется. Слава говорит, что старается относиться к этому философски.
В этом он похож на Павла Синенко — видимо, жизнь в месте, где перехватывает дыхание от красоты бесконечных заливов и мысов, от стройности сосен и синевы отражающегося в воде неба — накладывает умиротворяющий отпечаток на всех, вне зависимости от места рождения и прописки. А люди и в одной семье могут быть разные, как полюса.
Перед нашим отплытием с Хачина белый конь Мальчик вновь нарисовался перед кафе. Павел дружески похлопал его по носу и сказал, обращаясь то ли к нам, то ли к Мальчику:
— Когда-то его лесхоз выделил местным бабушкам, огороды пахать. Он пережил своих хозяев, остался один, а лесхоз выдал справку, что Мальчик «списан с баланса». Но на смену бабушкам приехали мы — не дадим же мы ему умереть с голода. Собираем со всей деревни деньги ему на корм, летом он бегает, где вздумается, зимой в конюшне у одного дачника обитает. Хорошо — свобода. Может, нас всех — и местных, и неместных — еще переживет.
Фотографии Антон Агарков / Strana.ru